Друзья

Архиепископ Палладий сидел в своем любимом кресле, углубившись в чтение толстого литературного журнала. Вечерние часы по вторникам и четвергам он неизменно отдавал чтению современной прозы, считая, что архиерей обязан быть в курсе всех литературных новинок. Взглянув в угол на на­польные часы, снял очки и, отбросив журнал, с раздражением подумал: «Чего это сын казахского народа полез в христиан­скую тему? Какое-то наивное подражание Булгакову... Да и глав­ный герой, семинарист Авель, какой-то неправдоподобный. Хотя бы съездил в семинарию, посмотрел. Наверное, когда мусульманину приходится читать писателя-христианина, пы­тающегося импровизировать на тему магометанства, тоже ста­новится смешно от наивности».

Его размышления прервал телефонный звонок. Владыка под­нял трубку и важно произнес:

- Я Вас слушаю.

- А я вот говорю и кушаю, - раздалось в трубке, и следом послышался смех.

Владыка, растерявшись вначале от такой наглости, услышав смех, сразу признал своего друга и однокашника по семинарии митрополита Мелитона и, расплывшись в улыбке, в том же тоне отвечал:

- Приятного аппетита, Владыка, но будь осторожен, так по­давится недолго.

- Не дождетесь, не дождетесь, - рассмеялся митрополит.

- Ну, не тяни резину, говори: с хорошим аль с плохим зво­нишь?

- А это с какой стороны посмотреть: для меня - так с хоро­шей, а тебе - одни хлопоты.

- Чего это? - забеспокоился Палладий.

- Да вот в отпуск у Святейшего отпросился, еду к тебе в гости.

- О преславное чудесе! Мелитоша, дорогой, наконец-то ты вспомнил своего друга.

- Не юродствуй, брат, мы с тобой каждый год в Москве ви­димся.

- На то она и Москва, а к себе в гости заманить тебя никак не удавалось, а уж как белый клобук получил - совсем занятым стал, ну да видать Господь услышал молитву мою.

Владыка лично поехал на вокзал встречать дорогого гостя. Митрополит вышел из вагона в длинном летнем плаще, лакиро­ванных черных ботинках и сером берете, без архиерейского облачения, так как визит его был неофициальным. Но шлейф за­паха розового масла и дорогих благовоний стелился за ним, как невидимая архиерейская мантия. Палладий тоже был в цивиль­ном. Они крепко обнялись и расцеловались. И неторопливой походкой двинулись через вокзал к выходу. Архиерейский во­дитель Александр Павлович, взяв один из двух здоровенных че­моданов у келейника митрополита, обогнув Владыку, устремил­ся вперед к машине, келейник кинулся вслед за ним. Вокзал был полон народу, но архиереи, не обращая ни на кого вни­мания, шли с такой важностью и уверенностью, как будто они шествовали по своему собору к кафедре. И люди, чувствуя ис­ходящую от этих двух импозантных бородачей власть, безро­потно расходились, уступая дорогу.

Обед, начавшийся в архиерейских покоях, плавно перешел в ужин.

- А теперь, Владыка, отведай вот это блюдо, рецепт ты его не найдешь ни в одной поваренной книге.

- Сжалься надо мной, - взмолился митрополит. - Неужто решил меня сегодня прикончить таким способом? Все очень вкусно, просто нет слов, и ты знаешь, я никогда не страдал от­сутствием аппетита, но, увы, это сверх моих сил.

- Тогда пойдем, Владыка, в беседку пить чай.

Круглый стол в беседке весь был уставлен сладостями и фруктами. Но оба архиерея, не притрагиваясь к десерту и попи­вая душистый чай с мятой, завели оживленную беседу на тему «А ты помнишь?»

- А ты помнишь, - восклицал один, - профессора такого-то?

- А как же! - отвечал другой. - Умнейший был преподава­тель, Царство ему Небесное, таких уж сейчас профессоров нет. А ты помнишь архимандрита Варсонофия?

- А как же! Великий был старец. Помню, как-то подошел он ко мне и говорит…

Темный сад окутала ночная тьма, легкий ветерок разогнал сгустившийся над клумбою цветочный запах, который достиг беседки. Владыка вдохнул полной грудью прохладу вечера, про­изнес:

- Благодать у тебя, Палладий... Вели-ка ты постелить мне в саду.

- Ну что ты, Владыка, еще какая муха или комар укусит тебя, а мне потом отвечать перед Синодом. Пойдем, брат, на­верх, там тоже прохладно и свежо. Утром, после завтрака, едем в лес за грибами.

Рано утром митрополит проснулся от громких голосов во дворе. Взглянув в окно, увидел, как Палладий лично отдает рас­поряжение во дворе своему водителю Александру Павловичу, чтобы тот чего не забыл. Увидев Мелитона, крикнул:

- Доброе утро, Владыка, через полчаса завтрак.

Когда собрались, Палладий, посмотрев на ботиночки митро­полита, изрек:

- Для леса обувка не подойдет. Тащи, Александр Павлович, мои старые боты. Поедем в лес не на «Волге», а вот на этом вез­деходе, - указал Владыка на стоящий во дворе темно-зеленый «уазик». - Военные списали, а я у них купил, специально, чтобы на рыбалку и по грибы ездить. Машина - зверь, никакого без­дорожья не боится.

Отъехав километров сорок от города, водитель свернул пря­мо в лес, и по стеклам машины захлестали упругие ветви де­ревьев.

- Нет, ты только видел, - хвалился Владыка, - ничто ей нипочем.

Заметив, что Александр Павлович собирается объезжать здоровую лужу, митрополит съехидничал:

- А вот и почем.

- Поворачивай, Павлович, прямо, - взревел уязвленный Палладий.

Водитель покорно поехал в лужу, «уазик» залез почти по брюхо в грязь и забуксовал.

- Что теперь прикажете делать? - кисло улыбнулся митро­полит.

- Прикажу включить блокировку и пониженную передачу, - пряча свое волнение и неуверенность в нарочито пафос­ном тоне, произнес Палладий.

Водитель переключил два рычажка, и машина, зарычав сер­дито, поползла по грязи, все увереннее набирая ход.

- Действительно, машина - зверь, - восхитился митрополит.

- То-то, Владыка, - торжествовал Палладий.

Выехав на солнечную поляну, окруженную с одной стороны елями, с другой - березами, остановились.

- Вот там, в ельничке, маслят пособираем, а в березовый за белым пойдем.

Маслят действительно набрали за час по полной корзине. А вот белых архиепископ только штук пять нашел, да с полкор­зинки подберезовиков и подосиновиков. Митрополит и вовсе три гриба отыскал.

- Да, - сокрушался Палладий, - кто-то здесь до нас потру­дился. В прошлом году, веришь ли, Владыка, пять полных кор­зин на этом месте взял. Пойдем обедать, а после обеда еще в одно место проедем.

На поляне бессменный водитель, он же старший иподиакон архиепископа Александр Павлович, уже накрыл обед на рас­кладном столике, приставив к нему два походных раскладных креслица. Из термоса разлил суп с фрикадельками из осетри­ны, на второе - судак, запеченный в яйце.

Владыка Палладий достал маленькую походную фляжку из нержавейки и разлил в пластмассовые кружечки душистый коньяк.

- Ну, Владыка митрополит, благослови нашу походную тра­пезу.

Митрополит повернулся на восток, прочел молитву и благо­словил стол.

- Что-то так хорошо здесь, может, не поедем больше нику­да? - предложил он.

- Сделаем три кущи: мне, тебе и Александру Павловичу, и будем здесь жить, - засмеялся Палладий. - Вчера в саду рвался остаться, сегодня в лесу. Из тебя не синодал, а анахорет-пустынник неплохой получился бы.

- Такое житие надо было от юности выбирать, а сейчас мы с тобой только в архиереи годимся. Из нас, наверное, и путных настоятелей не выйдет.

- Твоя правда, Владыка, никуда мы больше не годимся, - поддакнул Палладий, выпивая коньячок.

После обеда, попив кофейку, Владыки прогуливались по по­ляне, пока Александр Павлович убирал посуду и раскладную мебель в багажник. Затем все сели в зверь-машину и поехали по лесной просеке в глубь леса. Побродили по лесу полчаса и, ничего не обнаружив, решили возвращаться домой.

Вдруг Владыка Палладий неожиданно спросил водителя:

- Слушай, Александр Павлович, а что за этими холмами, мы ни разу туда не ездили?

- Там, Владыка, прекрасная дубовая роща.

- Все, едем туда, - распорядился архиерей.

Прямо перед ними был высокий холм. Круто вверх на него уходила дорога, но было сразу заметно, что по ней мало кто ездил.

Измерив глазом дорогу, Александр Павлович предложил:

- Давайте, Владыка, в объезд, тут километров пятнадцать­двадцать будет, подъем затяжной и очень крутой, здесь можем не вытянуть, двигатель поизносился, слабоватый.

- Ну вот тебе и хваленая машина, - стал подтрунивать ми­трополит.

- Благословляю напрямую, - решительно сказал уязвлен­ный архиепископ Палладий.

- Как благословите, Владыка, - покорно вздохнул Алек­сандр Павлович.

«Уазик» взревел и понесся в гору, но с каждой минутой уве­ренный ход его становился все тише. Александр Павлович переключился на первую скорость, до спасительной вершины остава­лось метров пятьдесят, когда на дорогу вышло стадо баранов. Автомобиль, дернувшись, заглох и остановился, покатившись назад. Александр Павлович нажал до отказа на педаль тормоза, но автомобиль продолжал катиться назад набирая скорость. Во­дитель дернул ручник и резко вывернул влево. Автомобиль, качнувшись вправо, все же устоял и остановился поперек дороги. Александр Павлович, выскочив из машины, заглянул под днище и сразу понял причину: тормозной шланг лопнул.

Стали спускаться, притормаживая скоростью заведенной машины. Двигатель ревел, как раненый зверь, машину трясло, но все же она неслась вниз с ускорением. Уже в конце спуска как-то мягко покатилась по накатанной колее.

- Все, Владыка, кажется, приехали, - печально сказал Алек­сандр Павлович.

Архиереи прогуливались около машины, пока Александр Павлович, лежа под ней, что-то откручивал. Наконец он вылез из-под машины и с сокрушением сказал:

- Ну так и есть, как я предполагал, рассыпался диск сцепле­ния, сами мы, Владыка, ехать не сможем, только на буксире. Если Вы благословите, то я схожу в ближайшую деревню и при­веду подмогу.

Архиепископ растерянно развел руками, а митрополит рас­хохотался:

- Ну, как там Александр Сергеевич Пушкин говаривал: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизною»? Взял бы себе новую «Ниву» и сейчас бы беды не знал, а хвастал: военная, ничего не боится. Да ее потому военные и списали, что она ничего не бо­ится, а на ней-то страшно уже ездить.

Перестав смеяться, спросил Александра Павловича:

- Где тут ближайшая деревня?

- По дороге в ту сторону, километра три-четыре - Благодатов­ка будет, я быстро схожу.

- Нет, брат, ты оставайся здесь, а мы с твоим архиереем тряхнем стариной, прогуляемся, погода хорошая, а прогулка на пользу пойдет, а то весь мир только из окна персонального ав­томобиля видим, так и ходить разучимся.

Владыка Палладий как-то вяло согласился.

- Ну, раз желаешь, пойдем.

И два архиерея, надев подрясники и подпоясав их поясками, не торопясь, зашагали в указанном направлении. С одной сто­роны дороги колосилась пшеница, а на другой, холмистой, - трава да полевые цветы. Давно перевалило за полдень, солнце не так сильно припекало, легкий ветерок обдувал путников, а тихий шелест травы и стрекотание кузнечиков услаждали слух. Некоторое время шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Потом вдруг митрополит рассмеялся:

- Ты знаешь, я вспомнил, как студентами я, ты и Колька Те­рентьев угнали ректорский «ЗИМ» покататься, а он в дороге сломался, вот уж бледный у нас был вид. Все, думаю, вещи до­мой собирать надо, выгонят, как пить дать.

- Так и выгнали бы, если б не Николай, он же всю вину на себя взял.

- Это, конечно, благородно, но я его не просил об этом, он сам захотел. Кстати, где он сейчас, ты ничего о нем не знаешь?

- Как же не знаю?! Он в моей епархии служит, и по стечению обстоятельств мы сейчас прямо к нему шагаем, в деревню Бла­годатовку.

Митрополит резко остановился:

- Да не может быть.

- Почему же не может, если так и есть.

- Да-а, неисповедимы пути Господни, ну, значит так Богу угодно, - и как-то помрачнев, митрополит решительно зашагал дальше.

- Что с тобой, ты вроде как не рад предстоящей встрече с другом? Мы же, как три мушкетера, были неразлучными друзь­ями в семинарии.

- Были, так вот судьба разлучила, - печально сказал митро­полит.

- Ну что ж, а теперь радуйся, что опять соединяет.

Митрополит ничего не ответил, лишь как-то засопел и уско­рил шаг, так что Палладий, едва поспевая за ним, взмолился:

- Куда ты так припустил? Мы не студенты, давно за шестой десяток перевалило, я так задохнусь.

Митрополит замедлил шаг. Вдруг остановившись, он схва­тился за левый бок, повернул к Палладию побледневшее лицо, произнес почти шепотом:

- Ваня, мне чего-то нехорошо, и голова кружится.

Палладия давно уже никто не называл его мирским именем и, услышав его, он вдруг увидел не грозного митрополита, по­стоянного члена Синода, а своего близкого и теперь такого родного друга - Мишку Короткова. Слезы покатились из его глаз и, подхватывая падающего митрополита, он воскликнул:

- Миша, друг, что с тобой, милый, я сейчас.

Ухватив под мышки обессиленное тело митрополита, он стал волочь его к рядом стоящему у дороги стогу свежескошен­ного сена.

Привалив митрополита к стогу, он, упав с ним рядом, стал лихорадочно шарить в глубоких карманах подрясника. Нако­нец достал металлическую колбочку.

- Вот, Миша, валидол, я его всегда с собой ношу, на, поло­жи под язык.

Митрополит молча лежал на сене, устремив взгляд, затума­ненный слезой, в бездонное синее небо, по которому бежали редкие пушистые белые облачка. Он вдруг вспомнил, как в да­леком детстве любил лежать на траве и наблюдать движение облаков, представляя, что на этих облаках живут ангелы и свя­тые. Как много прошло с того времени лет, и он поймал себя на мысли, что ни разу с того времени не смотрел вот так на небо, как-то было не до того. А теперь он понял: надо было чаще смотреть на небо. Вся жизнь в какой-то постоянной суе­те. Вот она прошла, эта жизнь, а он и не заметил.

- Ваня, ты заметил, как жизнь прошла?

- О чем ты говоришь, почему прошла, что за пессимизм, ты всегда оптимистом был.

- Да я не о том, Ваня.

- А о чем? Ну как тебе, получше?

Палладий не сводил тревожного взгляда с лица своего друга, на щеке которого застыла слеза.

- Я всегда боялся умереть без покаяния, - сказал митропо­лит, - хорошо, что ты здесь, приими мою исповедь и разреши меня от греха моего.

- У меня епитрахили с собой нет, - растерялся Палладий.

- Эх, Ваня, на старости лет ты совсем в детство впал, дружи­ще. Для чего же тебе дана благодать такого высокого сана, или забыл уроки по литургике профессора Георгиевского? Да лю­бую веревку или полотенце благослови, на шею надень - вот тебе и епитрахиль.

- Да где же я веревку возьму, - оправдывался архиепископ. Митрополит стащил поясок со своего подрясника.

- Вот тебе епитрахиль, извини, что омофора нет, - не удержался, чтобы не съязвить он. Видя растерянность друга, закричал:

- Господи, тебе еще святую воду принести? Так я ее своими слезами окроплю, - и, утерев пояском глаза, накинул его на шею Палладия.

Архиепископ стал произносить молитвы, а митрополит по­вторял их вслед за ним, глядя в небо и часто осеняя себя широ­ким крестным знамением.

Так, глядя в небо, он и заговорил, как будто сам для себя:

- Кроме многочисленных моих грехов, в которых я испове­дываюсь регулярно перед своим духовником, есть один грех, который меня тяготит уже много лет. Одним словом можно его назвать: малодушие и предательство друга. Когда рукопо­ложили меня во епископы, приехал в Москву Николай Терен­тьев. Приехал за помощью и поддержкой. Его тогда уполномоченный регистрации лишил, и он приехал ко мне, чтобы я посодействовал ему устроится на приходское служение. Я уви­дел его во время всенощной в патриаршем соборе. Он по­дошел ко мне под елеепомазание в старом плаще, в сапогах, весь мокрый от дождя, и вид его был какой-то жалкий. Я его даже сразу не узнал. А как узнал, обрадовался, говорю:

- Нико­лай, ты ли это, каким ветром?

Он отвечает:

- Надо, Владыка, встретиться, поговорить. Я сейчас без места, может, чем помо­жешь?

Я говорю:

- Конечно, какой разговор между друзьями?! Сегодня, - говорю, - не могу - ужин в Нидерландском по­сольстве, - а завтра приходи к 14 часам в ОВЦС.

На следую­щий день жду его у себя в кабинете, заходит ко мне архиманд­рит Фотий и говорит:

- Там, Владыка, Вас дожидается священ­ник Николай Терентьев. Так вот я не рекомендую его Вам принимать.

- Почему это? - удивился я.

А Фотий говорит:

- Я навел о нем справки через Совет по делам религии, его уволили за антисоветскую деятельность.

- Какую антисовет­скую деятельность? - совсем опешил я.

- Он занимался с мо­лодежью, вел, так сказать, подпольный кружок по изучению Священного Писания.

- Не понимаю, - говорю я, - Священ­ное Писание  - это что - антисоветская литература?

 - Да все Вы понимаете, Владыка, я же Вам блага желаю. Вас собирают­ся командировать в Америку служить, а это Вам может сильно подпортить, но поступайте, как хотите.

Я, конечно, подумал все, взвесил и не стал принимать Николая. Ему сказали, что я уехал по вызову Патриарха. Он неглупый, все понял и больше ко мне не приходил.

- Вот такой мой тяжкий грех, - немного помолчав, добавил: - А ведь то, что я митрополит, этим я ему - Николаю - обязан.

- Как так? - не понял Палладий.

- Так ведь я жениться собирался, влюбился в Ольгу Агапо­ву, а Николай ее у меня отбил. Я вначале обижался на него, а потом думаю: хорошо, что не женился, семейная жизнь не для меня, и пошел в монахи, потому и митрополит сейчас. Как она сейчас, кстати, матушка Ольга?

- Да уже лет пять, как померла от рака, - сказал Палладий и вдруг зарыдал во весь голос.

- Царство ей Небесное, - перекрестился митрополит. - Те­перь ее душа у Бога. Ты-то чего убиваешься?

- Да я над своими грехами тяжкими плачу. Исповедуй и ты меня, брат, - и он дрожащими руками снял с шеи поясок и, со­трясаясь от рыданий, подал его Мелитону.

- Ну-ну, успокойся, друг мой, и облегчи свою душу покаянием.

- Кроме вас с Николаем был еще и третий, кто влюбился в Ольгу.

- Неужто и ты? - удивился митрополит.

- Да, я, только когда ей признался, она тоже мне призна­лась, что влюбилась в Николая, а меня любит, как брата. Я хоть и опечалился, но в то же время порадовался, что у них такая взаимная любовь, а сам стал готовиться к монашеству. Меня ведь после тебя через пять лет в архиереи рукоположили. Все это время отец Николай с матушкой Ольгой где-то скитались, он работал то сторожем, то кочегаром. А как я стал архиереем, они ко мне в епархию приехали. Я тогда лично пошел к уполномоченному хлопотать за Николая, взял с собой здоровенный конверт одними сотенными. Конверт-то уполномоченный при­нял с радостью, да на следующий день говорит: «Ничем не могу помочь, комитетчики не пропускают. Правда, есть выход. Обком предлагает собор отдать под нужды города, а Вам дадут другой храм, где сейчас государственный архив, размером он, мол, почти такой же, да не в центре».

Я, конечно, с негодовани­ем отверг это предложение. Вечером ко мне пришла матушка, вся в слезах. Говорит: «У меня, Владыка, рак врачи обнаружи­ли, не знаю, сколько проживу, а вот Николай без службы у престола Божия еще раньше от тоски помрет, совсем плох по­следнее время стал». Упала на колени, плачет, я тоже на колени встал, плачу. Отпустил ее, обнадежив обещанием что-то сде­лать. Всю ночь молился, а на утро пришел к уполномоченному и дал согласие на закрытие собора и переход в другой храм. Отца Николая отправил служить в Благодатовку. А потом меня такая досада за свой поступок взяла, что прямо какая-то непри­язнь к отцу Николаю появилась. За все время ни разу к нему в Благодатовку не приезжал служить, да и к себе в гости не звал. Вот какие грехи мои тяжкие. Простит ли Господь?

- Господь милостив. Может быть, Он нас сюда для этого прощения и привел. Ты знаешь, удивительно на меня твой ва­лидол подействовал. Вставай, старина, пойдем к Кольке, он простит - и Бог нас тогда простит.

В это время напротив стога остановилась лошадь, запряжен­ная в телегу. Соскочив с телеги, к ним подошел мужик и, по­здоровавшись, спросил:

- Вы, отцы честные, отколь и куда идете?

- Да вот направляемся в Благодатовку к отцу Николаю.

- Ой, мать честная, и я туда же, договориться с батюшкой хлеб освятить, а то скотинка часто болеть начала. Садитесь на телегу, подвезу.

Он подбросил на телегу сена и помог усесться Владыкам. За­тем, звонко причмокнув, встряхнул вожжами:

- Н-но, родимая, - и лошадка покорно зашагала, пофырки­вая на ходу.

Мужичок оказался словоохотливый. Рассказал, какой хоро­ший у них батюшка Николай и как все его любят не только в Благодатовке, но и у них в Черновке.

- Матушка у него больно хорошая была, такая добрая, лас­ковая со всеми. Только шибко хворала, да Господь смилости­вился над нею: на Пасху причастилась, сердешная, и померла. Говорят, коли после Причастия, да и на Светлой помер,                   то пря­миком в рай. Так ли это?

- Так, так, - подтвердил Палладий.

За перелеском открылся вид на деревню Благодатовку. По­среди деревни стоял однокупольный деревянный храм с коло­кольней. Вокруг него, как сиротинушки, жались около пяти­десяти крестьянских дворов. Около деревни пробегала неболь­шая речка, а сразу за деревней начиналась березовая роща.

- Красота-то какая, - восхитился митрополит.

- Да, красота, - поддакнул мужик. - Только все равно моло­дежь бежит в город. Тут ведь у нас развлечений никаких нет, а работа крестьянская тяжелая. А в городе что? Отработал сме­ну - и ноги на диван.

Мужик довез их до самой церковной ограды и, высадив, сказал:

- Я тут к куме заеду, хозяюшка моя велела кое-чего пере­дать. Потом приеду к батюшке, надо договориться к нам по­ехать в Черновку.

Архиереи поблагодарили мужика и, открыв калитку, вошли в церковную ограду, крестясь на храм. В глубине двора, около сарая, они увидели мужика, который колол дрова. Рядом свя­щенник в коротком стареньком подряснике собирал поленья и носил их в сарай. Набрав очередную охапку, он обернулся на скрип калитки и замер в удивлении, воззрившись на двух иду­щих к нему архиереев. Потом дрова посыпались из его рук на землю, и отец Николай почти бегом устремился навстречу Вла­дыкам. Оба архиерея при его приближении повалились на ко­лени. Отец Николай, оторопев, остановился, пробормотав:

- Господи, что это со мной творится, - и осенил себя крест­ным знамением: - Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…

- Ну вот, Ваня, мы теперь не друзи ему, а врази. Мы к тебе, Николай, с покаянием. Прости нас Христа ради.

Отец Николай подбежал к ним, бухнулся на колени:

- Благословите, Владыки, меня грешного, я уж было поду­мал  - наваждение бесовское.

Он обнял их обоих. Три поседевшие головы соединились вместе. Так, прижавшись друг к другу, они простояли минут пять молча. Затем отец Николай вскочил и помог подняться архиереям. Все стали смеяться, хлопать друг друга по плечам, что-то говорить в радостном волнении. Говорили все разом, ни­кто никого не слышал, но все были счастливы. Потом вместе пошли на сельское кладбище и отслужили литию на могиле матушки Ольги. Когда пришли в дом, там был накрыт ужин. К этому времени по распоряжению отца Николая на буксире притащили «уазик». За столом сидели долго, вспоминая былое и радуясь, что они теперь все вместе, как когда-то в студенческой юности. Трое друзей помолодели не только душой - глаза горели молодым блеском и морщины расправились.

Спохватившись, отец Николай сказал:

- Я ведь сегодня собирался служить службу полиелейную, завтра празднуем память равноапостольной княгини Ольги, ма­тушкин День Ангела. Каждый год службу в этот день правлю, сегодня-то мало кто будет, а завтра к литургии народу много придет и из соседских деревень.

- Ну вот что, - сказал митрополит, - мы будем с тобой слу­жить.

- Архиерейских облачений у меня нет.

- А мы с Палладием и иерейским чином послужим с удо­вольствием, две ризы-то у тебя еще найдутся?

- Конечно, Владыка, как благословите, - и отец Николай мечтательно добавил: - Вот бы архиерейское богослужение... На­род здешний такого еще ни разу не видывал.

- Будет тебе завтра архиерейская служба, - заверил Палла­дий. - Где у тебя тут телефон?

Дозвонившись до секретаря, он распорядился:

- Завтра к половине девятого утра с протодиаконом и ипо­диаконами - в деревню Благодатовку. Будем литургию служить, да не забудьте для митрополита облачение взять.

Утром, еще не было восьми часов, а уж иподиаконы суети­лись в храме, расстилая ковры и раскладывая облачения. Слух быстро разошелся по народу о прибытии архиереев, и в храм пришли даже те, кто туда никогда не ходил.

На малом входе архиепископ Палладий склонился к митро­политу и спросил:

- Если я надену на отца Николая крест с каменьями, ты у Святейшего подпишешь ходатайство?

- Не мелочись, я и митру подпишу.

Палладий снял с себя крест, надел его на отца Николая, а митрополит снял свою митру, и провозгласив «аксиос» водру­зил на голову совсем ошарашенного настоятеля.

После службы и обеда Палладий засобирался домой, а Вла­дыка митрополит сказал:

- Ты уж не обижайся, но чего я поеду в город? И так нады­шался в Москве всякой гари. Поживу здесь с недельку, как человек.

Но недельку митрополиту, как человеку, пожить не удалось. Назавтра позвонили из Патриархии и сказали, что вместо забо­левшего Никанора ему надо срочно лететь в Африку на между­народную конференцию «Мир без ядерного оружия».

Прощаясь с отцом Николаем, он грустно спросил:

- Ты ни разу не видел танец эфиопских епископов под ба­рабан?

- Нет, - ответил озадаченный отец Николай.

- Счастливый ты человек, хотя, впрочем, зрелище это пре­любопытное.

с. Нероновка, Самарской области.

Октябрь 2002 г.

назад