Погиб при исполнении

(Некриминальная история)

Нет больше той любви, как если кто по­ложит душу свою за друзей своих.

Евангелие от Иоанна, 15, 13

 Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание»

Было уже десять часов вечера, когда в епархиальном управлении раздался резкий звонок. И только что прилегший отдохнуть Степан Семенович, ночной сторож, недовольно ворча: «Кого это нелегкая носит?», шаркая стоптанными до­машними тапочками, поплелся к двери. Даже не спрашивая, кто звонит, он раздраженно крикнул, остановившись перед дверью:

- Здесь никого нет, приходите завтра утром.

Но за дверью бесстрастный голос ответил:

- Срочная телеграмма, примите и распишитесь.

Получив телеграмму, сторож принес ее в свою каморку, включил настольную лампу и, нацепив очки, стал читать.              «27 июля 1979 года протоиерей Федор Миролюбов трагически погиб при исполнении служебных обязанностей, ждем даль­нейших указаний. Церковный совет Никольской церкви села Бузихино».

- Царство Небесное рабу Божьему отцу Федору, - сочувст-венно произнес Степан Семенович и еще раз перечитал теле­грамму вслух. Смущала формулировка: «Погиб при исполне­нии...» Это совершенно не клеилось со священническим чи­ном.

«Ну там милиционер или пожарный, в крайнем случае сто­рож, не приведи, конечно, Господи, это еще понятно, но отец Федор?» - пожал в недоумении плечами Степан Семенович.

Отца Федора он знал хорошо, когда тот еще служил в кафед­ральном соборе. Батюшка отличался от прочих клириков собо­ра простотой в общении и отзывчивым сердцем, за что и был любим прихожанами. Десять лет назад у отца Федора случи-лось большое горе в семье - убит был его единственный сын Сергей. Произошел этот случай, когда Сергей шел домой пора­довать родителей выдержанным экзаменом в медицинский ин­ститут, хотя отец Федор мечтал, что сын будет учиться в семи­нарии.

- Но раз выбрал путь не духовного, а телесного врача, все равно - дай ему Бог счастья... Меня будет на старости лечить, - говорил отец Федор Степану Семеновичу, когда они си­дели за чаем в сторожке собора. Тут-то их и застала эта страш­ная весть.

По дороге из института увидел Сергей, как четверо парней избивают пятого прямо рядом с остановкой автобуса. Женщи­ны на остановке криками пытались урезонить хулиганов, но те, не обращая внимания, уже лежащего молотили ногами. Муж-чины, стоявшие на остановке, стыдливо отворачивались. Сер­гей, не раздумывая, кинулся на выручку. Кто его потом ножом пырнул, следствие только через месяц разобралось. Да что от этого проку, сына отцу Федору уже никто вернуть не мог. Со­рок дней после смерти сына отец Федор служил каждый день заупокойные обедни и панихиды. А как сорок дней прошло, стали частенько замечать отца Федора во хмелю. Бывало, и к службе приходил нетрезвым. Но старались не укорять, пони­мая его состояние, сочувствовали ему. Однако вскоре это стало делать все труднее. Архиерей несколько раз переводил отца Фе­дора на должность псаломщика, для исправления от винопи­тия. Но один случай заставил Владыку пойти на крайние меры и уволить отца Федора за штат.

Как-то, получив месячную зарплату, отец Федор зашел в рю-мочную, что находилась недалеко от собора. Завсегдатаи этого заведения относились к батюшке почтительно, ибо по своей доброте он потчевал их за свой счет. В этот раз была годовщи­на смерти сына, и отец Федор, кинув на прилавок всю зар­плату, приказал угощать всех, кто пожелает, весь вечер. Буря восторгов, поднявшаяся в распивочной, вылилась в конце пьян­ки в торжественную процессию. С соседней строительной пло­щадки были принесены носилки, на них водрузили отца Федо­ра и, объявив его Великим Папой Рюмочной, понесли через весь квартал домой. После этого случая отец Федор и угодил за штат. Два года он был без служения до назначения его в Бузи­хинский приход.

Степан Семенович в третий раз перечитал телеграмму и, по­вздыхав, стал набирать номер домашнего телефона Владыки. Трубку поднял келейник Владыки Слава.

- Его Высокопреосвященство занят, зачитайте мне теле­грамму, я запишу, потом передам.

Содержание телеграммы Славу озадачило не меньше, чем сторожа. Он стал размышлять: «Трагически погибнуть в наше время - пара пустяков, что весьма часто и происходит. Вот, на­пример, в прошлом году погиб в автомобильной катастрофе протодиакон с женой. Но при чем здесь служебные обязанно­сти? Что может произойти во время богослужения? Наверное, эти бузихинцы что-то напутали».

Слава был родом из тех мест и село Бузихино знал хорошо. Оно было знаменито строптивым характером сельчан. С не­обузданным нравом бузихинцев пришлось столкнуться и ар­хиерею. Бузихинский приход доставлял ему хлопот более, чем все остальные приходы епархии, вместе взятые. Какого бы свя­щенника к ним архиерей не назначал, долго тот там не задер­живался. Прослужит год, ну от силы другой - и начинаются жалобы, письма, угрозы. Никто на бузихинцев угодить не мог. Одно время за год три настоятеля пришлось сменить. Рассер­дился архиерей, вообще два месяца к ним никого не назначал. Бузихинцы эти два месяца, как беспоповцы, сами читали и пели в церкви. Только от этого мало утешения, обедню-то без батюшки не отслужишь, стали просить священника. Архи­ерей говорит им:

- Нет у меня для вас священника, к вам на приход уже ни­кто не желает ехать...

Но те не отступают, просят, умоляют:

- Хоть кого-нибудь, хоть на время, а то Пасха приближается! Как в такой великий праздник без батюшки? Грех.

Смилостивился над ними архиерей, вызвал к себе бывшего в то время за штатом протоиерея Федора Миролюбова и говорит ему: «Даю тебе, отец Федор, последний шанс для исправления, назначаю настоятелем в Бузихино, продержишься там три года - все прощу».

Отец Федор от радости в ноги архиерею поклонился и, побо­жившись, что уже месяц, как в рот не берет ни грамма, доволь­ный поехал к месту своего назначения.

Проходит месяц, другой, год. Никто к архиерею жалобы не шлет. Это радует его Высокопреосвященство, но в то же время и беспокоит: странно, что жалоб нет. Посылает благочинного отца Леонида Звякина узнать, как обстоят дела. Отец Леонид съездил, докладывает:

- Все в порядке, прихожане довольны, церковный совет до­волен, отец Федор тоже доволен.

Подивился архиерей такому чуду, а с ним и все епархиаль­ные работники, но стали ждать: не может такого быть, чтобы второй год продержался. Но прошел еще год, третий пошел. Не вытерпел архиерей, вызывает отца Федора, спрашивает:

- Скажи, отец Федор, как это тебе удалось с бузихинцами общий язык найти?

- А это нетрудно было, - отвечает отец Федор. - Я как приехал к ним, так сразу смекнул их главную слабость, на ней и сыграл.

- Это как же? - удивился архиерей.

- А понял я, Владыко, что бузихинцы - народ непомерно гордый, не любят, когда их поучают, вот я им и сказал на пер­вой проповеди: так мол и так, братья и сестры, знаете ли вы, с какой целью меня к вам архиерей назначил?

Они сразу насто­рожились: «С какой такой целью?» - «А с такой целью, мои возлюбленные, чтобы вы меня на путь истинный направили». Тут они совсем рты разинули от удивления, а я дальше валяю: «Семинариев я никаких не кончал, а с детских лет пел и читал на клиросе и потому в священники вышел как бы полуграмот­ным. И, по недостатку образования, пить стал непомерно, за что и был уволен со службы за штат». Тут они сочувственно за­кивали головами. «И, оставшись, - говорю, - без средств к про­питанию, я влачил жалкое существование за штатом. В довер­шение ко всему моя жена оставила меня, не желая разделять со мной моей участи».

Как такое сказал, так у меня на глазах сле­зы сами собой навернулись. Смотрю, и у прихожан глаза на мокром месте. «Так бы мне и пропасть, - продолжаю я, - да наш Владыко, дай Бог ему здоровья, своим светлым умом смек­нул, что надо меня для моего же спасения назначить к вам на приход, и говорит мне: «Никто, отец Федор, тебе во всей епар­хии не может помочь, окромя бузихинцев, ибо в этом селе жи­вет народ мудрый, добрый и благочестивый. Они тебя наставят на путь истинный». А потому прошу вас и молю, дорогие бра­тья и сестры, не оставьте меня своими мудрыми советами, под­держите, а где ошибусь - укажите. Ибо отныне вручаю в руки ваши судьбу свою». С тех пор мы и живем в мире и согласии.

На архиерея этот рассказ, однако, произвел удручающее впе-чатление.

- Что такое, отец Федор? Как вы смели приписывать мне слова, не произносимые мной? Я вас послал как пастыря, а вы приехали на приход овцой заблудшей. Выходит, не вы паству пасете, а она вас пасет?

- А по мне, - отвечает отец Федор, - все равно, кто кого па­сет, лишь бы мир был и все были довольны.

Этот ответ совсем вывел архиерея из себя, и он отправил отца Федора за штат.

Бузихинцы вновь присланного священника вовсе не приняли и грозились, что если отца Федора им не вернут, то они до само­го Патриарха дойдут, но от своего не отступят. Самые ретивые предлагали заманить архиерея на приход и машину его вверх ко­лесами перевернуть, а назад не перевертывать, пока отца Федора не вернут. Но архиерей уже сам поостыл и решил скандала дале­ко не заводить. И отца Федора вернул бузихинцам.

Пять лет прошло с того времени. И вот теперь Слава держал телеграмму, недоумевая, что же могло произойти в Бузихине.

А в Бузихине произошло вот что. Отец Федор просыпался всегда рано и никогда не залеживался в постели; умывшись, прочитывал правило. Так начинался каждый его день. Но в это утро, открыв глаза, он почти полчаса понежился в постели с бла­женной улыбкой: ночью видел свою покойную мать. Сны отец Федор видел редко. А тут такой необычный, такой легкий и светлый.

Сам отец Федор во сне был просто мальчиком Федей, скакав­шим на коне по их родному селу, а мать вышла к нему из дома навстречу и крикнула: «Федя, дай коню отдых, завтра поедете с отцом на ярмарку». При этих словах отец Федор проснулся, но сердце его продолжало радостно биться, и он мечтательно улы­бался, вспоминая детство. Видеть мать во сне он считал хоро­шим признаком, значит, душа ее спокойна, потому как в церкви за нее постоянно возносятся молитвы об упокоении.

Бросив взгляд на настенные ходики, он кряхтя встал с посте­ли и побрел к умывальнику. После молитвы по обыкновению пошел пить чай на кухню, а напившись, расположился тут же читать только что принесенные газеты. Дверь приоткрылась - и показалась вихрастая голова Петьки, внука церковного звона­ря Парамона.

- Отец Федор, а я Вам карасей принес, свеженьких, только что наловил.

- Ну проходи, показывай свой улов, - добродушно пробасил отец Федор.

Приход Пети был всегда для отца Федора радостным со­бытием, он любил этого мальца, чем-то напоминавшего ему своего собственного покойного сына. «О, если бы он прошел мимо, не осиротил бы своего отца, сейчас бы у меня были бы, наверное, внуки. Но так, значит, Богу угодно», - мучительно размышлял отец Федор.

Петьку без гостинца не оставлял, то конфет ему полные карманы набьет, то пряников. Но, конечно, понимал, что Петя не за этим приходит к нему, а уж больно лю­бопытный, обо всем расспрашивает отца Федора, да такие во­просы иногда мудреные задает, что и не сразу ответишь.

- Маленькие карасики, - оправдывался Петя, в смущении протягивая целлофановый мешочек с дюжиной небольших, с ла­донь, карасей.

- Всякое даяние благо, - прогудел отец Федор, кладя кара­сей в холодильник. - Да и самое главное, что от труда рук сво­их принес подарок. А это я для тебя припас, - и с этими слова­ми он протянул Петьке большую шоколадную плитку.

Поблагодарив, Петя повертел шоколад в руке, попытался су­нуть в карман, но шоколад не полез, и тогда он проворно сунул его за пазуху.

- Э-э, брат, так дело не пойдет, пузо у тебя горячее, шоколад растает - и до дому не донесешь, лучше в газету заверни. А те­перь, коли не торопишься, садись, чаю попьем.

- Спасибо, батюшка, мать корову подоила, так молока уже напился.

- Все равно садись, что-нибудь расскажи.

- Отец Федор, мне дед говорит, что когда я вырасту, получу от Вас рекомендацию и поступлю в семинарию, а потом буду священником, как Вы.

- Да ты еще лучше меня будешь. Я ведь неграмотный, в се­минариях не учился, не те годы были, да и семинариев тогда уже не было.

- Вот Вы говорите «неграмотный», а откуда же все знаете?

- Читаю Библию, еще книжки кое-какие есть. Немного и знаю.

- А папа говорит, что нечего в семинарии делать, так как скоро Церковь отомрет, а лучше идти в сельхозинститут и стать агрономом, как он.

- Ну, сказанул твой батя, - усмехнулся отец Федор. - Я ум­ру, отец твой умрет, ты когда-нибудь помрешь, а Церковь будет вечно стоять, до скончания века.

- Я тоже так думаю, - согласился Петя. - Вот наша церковь сколько лет стоит, и ничего ей не деется, а клуб вроде недавно построили, а уж трещина по стене пошла. Дед говорит, что раньше прочно строили, на яйцах раствор замешивали.

- Тут, брат, дело не в яйцах. Когда я говорил, что Церковь будет стоять вечно, то имел в виду не наш храм, это дело рук человеческих, может и разрушиться. Да и сколько на моем веку храмов да монастырей взорвали и поломали, а Церковь живет. Церковь - это все мы, верующие во Христа, и Он - глава на­шей Церкви. Вот так, хоть твой отец грамотным на селе слывет, но речи его немудрые.

- А как стать мудрым? Сколько надо учиться, больше, чем отец, что ли? - озадачился Петя.

- Да как тебе сказать... Я встречал людей совсем неграмот­ных, но мудрых. «Начало премудрости - страх Господень», - так сказано в Священном Писании.

Петя хитро сощурил глаза:

- Вы в прошлый раз говорили, что Бога любить надо. Как это можно и любить, и бояться одновременно?

- Вот ты мать свою любишь?

- Конечно.

- А боишься ее?

- Нет, она же не бьет меня, как отец.

- А боишься сделать что-нибудь такое, отчего мама твоя сильно бы огорчилась?

- Боюсь, - засмеялся Петя.

- Ну тогда, значит, должен понять что это за «страх Госпо­день».

Их беседу прервал стук в дверь. Вошла теща парторга колхо­за, Ксения Степановна. Перекрестилась на образа и подошла к отцу Федору под благословение.

- Разговор у меня, батюшка, наедине к тебе, - и бросила ко­сой взгляд на Петьку.

Тот, сообразив, что присутствие его нежелательно, распро­щавшись, юркнул в дверь.

- Так вот, батюшка, - заговорщицким голосом начала Семе­новна, - ты же знаешь, что моя Клавка мальчонку родила, вот два месяца как некрещеный. Сердце-то мое все изболелось: и сами невенчанные, можно сказать, в блуде живут, так хоть внучка покрестить, а то не дай Бог до беды.

- Ну а что не несете крестить? - спросил отец Федор, пре­красно понимая, почему не несут сына парторга в церковь.

- Что ты, батюшка, Бог с тобой, разве это можно? Должность-то у него какая! Да он сам не против. Давеча мне и гово­рит: «Окрестите, мамаша, сына так, чтобы никто не видел».

- Ну что же, благое дело, раз надо - будем крестить тайно­образующе. Когда наметили крестины?

- Пойдем, батюшка, сейчас к нам, все готово. Зять на работу ушел, а евоный брат, из города приехавший, будет крестным. А то уедет - без крестного как же?

- Да-а, - многозначительно протянул отец Федор, - без ку­мовьев крестин не бывает.

- И кума есть, племянница моя, Фроськина дочка. Ну, я пойду, батюшка, все подготовлю, а ты приходи следом задними дворами, через огороды.

- Да уж не учи, знаю...

Семеновна вышла, а отец Федор стал неторопливо собирать­ся. Перво-наперво проверил принадлежности для крещения, посмотрел на свет пузырек со Святым Мирром, уже было поч-ти на дне. «Хватит на сейчас, а завтра долью». Уложил все это в небольшой чемоданчик, положил Евангелие, а поверх всего облачение. Надел свою старую ряску и, выйдя, направился че­рез огороды с картошкой по тропинке к дому парторга.

В просторной, светлой горнице уже стоял тазик с водой, а к нему три прикрепленные свечи. Зашел брат парторга.

- Василий, - представился он, протягивая отцу Федору руку. Отец Федор, пожав руку, отрекомендовался:

- Протоиерей Федор Миролюбов, настоятель Никольской церкви села Бузихино.

От такого длинного титула Василий смутился и, растерянно заморгав, спросил:

- А как же по отчеству величать?

- А не надо по отчеству, зовите проще: отец Федор или ба­тюшка, - довольный произведенным эффектом, ответил отец Федор.

- Отец Федор-батюшка, Вы уж мне подскажите, что делать. Я ни разу не участвовал в этом обряде.

- Не обряд, а таинство, - внушительно поправил отец Фе­дор совсем растерявшегося Василия. - А Вам ничего и не надо делать, стойте здесь и держите крестника.

Зашла в горницу и кума, четырнадцатилетняя Анютка,                с младенцем на руках. В комнату с беспокойным любопытством заглянула жена парторга.

- А маме не положено здесь на крестинах быть, - строго сказал отец Федор.

- Иди, иди, дочка, - замахала на нее руками Семеновна. - Потом позовем.

Отец Федор не спеша совершил крещение, затем позвал мать мальчика и после краткой проповеди о пользе воспитания детей в христианской вере, благословил мать, прочитав над ней молитву.

- А теперь, батюшка, к столу просим, надо крестины отме­тить и за здоровье моего внука выпить, - захлопотала Семе­новна.

В такой же просторной, как горница, кухне был накрыт стол, на котором одних разносолов не пересчитать: маринован­ные огурчики, помидорчики, квашеная белокочанная капуста, соленые груздочки под сметанкой и жирная сельдь, нарезан­ная крупными ломтиками, посыпанная колечками лука и по­литая маслом. Посреди стола была водружена литровая бутыль с прозрачной, как стекло, жидкостью. Рядом в большой мис­ке дымился вареный картофель, посыпанный зеленым луком. Было от чего разбежаться глазам. Отец Федор с уважением по­смотрел на бутыль.

Семеновна, перехватив взгляд отца Федора, торопясь пояснила:

- Чистый первак, сама выгоняла, прозрачный, как слезинка. Ну что же ты, Вася, приглашай батюшку к столу.

- Ну, батюшка, садитесь, по русскому обычаю трахнем по маленькой за крестника, - довольно потирая руки, сказал Ва­силий.

- По русскому обычаю надо сперва помолиться и благосло­вить трапезу, а уж потом садиться, - назидательно сказал отец Федор и, повернувшись к переднему углу, хотел осенить себя крестным знамением, однако рука, поднесенная ко лбу, застыла, так как в углу висел лишь портрет Ленина.

Семеновна запричитала, кинулась за печку, вынесла оттуда икону и, сняв портрет, повесила ее на освободившийся гвоздь.

- Вы уж простите нас, батюшка, они ведь молодые, все пар­тийные.

Отец Федор прочел «Отче наш» и широким крестом благо­словил стол:

- Христе Боже, благослови ястие и питие рабом Твоим, яко Свят еси всегда, ныне и присно и во веки веков, аминь.

Слово «питие» он как-то выделил особо, сделав ударение на нем. Затем они сели, и Василий тут же разлил по стаканам само­гон. Первый тост провозгласили за новокрещенного младенца. Отец Федор, выпив, разгладил усы, прорек:

- Хорош первач, крепок, - и стал закусывать квашеной ка­пустой.

- Да разве можно его сравнить с водкой, гадость такая, на хи­мии гонят, а здесь свой чистоган, - поддакнул Василий. - Толь­ко здесь, как приедешь из города домой, и можно нормально от­дохнуть, расслабиться. Недаром Высоцкий поет: «Если водку гнать не из опилок, то чаво б нам было с трех-четырех, пяти бу­тылок?!» - и засмеялся. - И как верно подметил, после водки у меня голова болит, а вот после первака - хоть бы хны, утром опо­хмелишься - и опять пить целый день можно.

Отец Федор молча отдавал должное закускам, лишь изредка кивая в знак согласия головой.

Выпили по второй, за родителей крещеного младенца. Глаза у обоих заблестели и, пока отец Федор, густо смазав горчицей холодец, заедал им вторую стопку, Василий, перестав закусы­вать, закурил папиросу и продолжил разглагольствовать:

- Раньше люди хотя бы Бога боялись, а теперь, - он досад­ливо махнул рукой, - теперь никого не боятся, каждый что хочет, то и делает.

- Это откуда ты знаешь, как раньше было? - ухмыльнулся отец Федор, глядя на захмелевшего кума.

- Так старики говорят, врать-то не станут. Нет, рано мы рели­гию отменили, она ох как бы еще пригодилась. Ведь чему в церкви учат: не убий, не укради... - стал загибать пальцы Васи­лий. Но на этих двух заповедях его запас знаний о религии кон-чился, и он, ухватившись за третий палец, стал мучительно при­поминать еще что-нибудь, повторяя вновь:

- Не убий, не укра­ди...

- Чти отца своего и матерь свою, - пришел ему на выручку отец Федор.

- Во-во, это я и хотел сказать, чти. А они разве чтут? Вот мой балбес, в восьмой класс пошел, а туда же... Понимаешь ли, отец для него - не отец, мать - не мать. Все по подъездам шляется с разной шпаной, домой не загонишь, школу совсем запустил, - и Василий, в бессилии хлопнув руками по коленям, стал разливать по стаканам. - А ну их всех, батюшка, - и, схватившись рукою за рот, испуганно сказал: - Чуть при Вас матом не ругнулся, а я ведь знаю: это грех... при священнике... меня Семеновна предупреждала. Ты уж прости меня, отец Федор, мы - народ про­стой, у нас на работе без мата дело не идет, а с матом - так все понятно. А это грех, батюшка, на работе ругаться матом? Вот ты мне ответь.

- Естественно, грех, - сказал отец Федор, заедая стопку груздочком.

- А вот не идет без него дело! Как рассудить, если дело не идет? - громко икнув, развел в недоумении руками Василий. -   А как ругнешься хорошенько, - рубанул он рукой воздух, - так пошло - и все дела, вот такие пироги. А Вы говорите: «Грех».

- А что я должен сказать, что это богоугодное дело, матом ругаться? - недоумевал отец Федор.

- Э-э, да не поймете Вы меня, вот так и хочется выругаться, тогда б поняли.

- Ну выругайся, если так хочется, - согласился отец Федор.

- Вы меня на преступление толкаете, чтобы я - да при святом отце выругался... Да ни за что!

Отец Федор видел, что сотрапезник его изрядно закосел,       вы­пивая без закуски, и стал собираться домой. Василий, оконча-тельно сморенный, уронил голову на стол, бормоча:

- Чтобы я выругался, да не х... от меня не дождетесь, я всех в...

В это время зашла Семеновна:

- У, нажрался, как скотина, пить культурно - и то не умеет. Ты уж прости нас, батюшка.

- Ну что ты, Семеновна, не стоит.

- Сейчас, батюшка, тебя Анютка проводит. Я тебе тут яичек свежих положила, молочка, сметанки да еще кое-чего. Анютка снесет.

Отец Федор благословил Семеновну и пошел домой. На­строение у него было прекрасное, голова чуть шумела от выпи­того, но при такой хорошей закуске для него это были пустяки.

На лавочке перед его домом сидела хромая Мария.

- Ох, батюшка, слава Богу, слава Богу, дождалась, - заковыля­ла Мария под благословение отца Федора. - А то ведь никто не знает, куда ты ушел, уж думала - в район уехал, вот беда была бы.

- По какому делу, голубушка? - благословляя, спросил отец Федор.

- Ах, батюшка, ах, родненький, да у Дуньки Кривошеиной горе, горе-то какое. Сынок ее Паша, да ты его знаешь, он прош­лое летось привозил на тракторе дрова к церкви. Ну так вот, позавчера у Агриппины, что при дороге живет, огород пахали. Потом, знамо дело, расплатилась она с ними, как полагается, са­могоном. Так они, заразы, всю бутыль выпили и поехали. «Кировец»-то, на котором Пашка работал, перевернулся, ты знаешь, ка­кие высокие у трассы обочины. В прошлом году, помнишь, Семен перевернулся, но тот жив остался. А Паша наш, сердечный, в окно вывалился, и трактором-то его придавило. Ой, горе-то, горе матери евоной Дуньке, совсем без кормильца осталась, мужа схо­ронила, теперь сынок. Уж, батюшка, дорогой наш, Христом Бо­гом просим, поедем, послужим панихидку над гробом, а завтра в церковь повезут отпевать. Внучек мой тебя сейчас отвезет.

- Хорошо, поедем, поедем, - захлопотал отец Федор. - Толь­ко ладан да кадило возьму.

- Возьми, батюшка, возьми, родненький, все, что тебе надо,   а я пожду здесь, за калиткой.

Отец Федор быстро собрался и через десять минут вышел. У калитки его ждал внук Марии на мотоцикле «Урал». Позади его примостилась Мария, оставив место в коляске для отца Фе­дора. Отец Федор подобрал повыше рясу, плюхнулся в коляску:

- Ну, с Богом, поехали.

Взревел мотор и понес отца Федора навстречу его роковому часу. Около дома Евдокии Кривошеиной толпился народ. Дом маленький, низенький, отец Федор, проходя в дверь, не нагнул­ся вовремя и сильно ударился о верхний дверной косяк; помор­щившись от боли, пробормотал:

- Ну что за люди, такие низкие двери делают, никак не могу привыкнуть.

В глубине сеней толпились мужики.

- Отец Федор, подойди к нам, - позвали они.

Подойдя, отец Федор увидел небольшой столик, в беспоряд­ке уставленный стаканами и нехитрой закуской.

- Батюшка, давай помянем Пашкину душу, чтоб земля была ему пухом.

Отец Федор отдал Марии кадило с углем и наказал идти раз­жигать. Взял левой рукой стакан с мутной жидкостью, правой широко перекрестился:

- Царство Небесное рабу Божию Павлу, - и одним духом осушил содержимое стакана. «Уже не та, что была у партор­га», - подумал он. От второй стопки, тут же ему предложенной, отец Федор отказался и пошел в дом.

В горнице было тесно от народа. Посреди комнаты стоял гроб. Лицо покойника, еще молодого парня, почему-то стало черным, почти как у негра. Но вид был значительный: темный костюм, белая рубаха, черный галстук, словно и не тракторист лежал, а какой-нибудь директор совхоза. Правда, руки, сложен­ные на груди, были руками труженика, мазут в них до того въелся, что уже не было никакой возможности отмыть.

Прямо у гроба на табуретке сидела мать Павла. Она ласково и скорбно смотрела на сына и что-то шептала про себя. В душ­ной горнице отец Федор почувствовал, как хмель все больше разбирает его. В углу, около двери и в переднем углу, за гробом, стояли бумажные венки. Отец Федор начал панихиду, бабки тонкими голосами подпевали ему. Как-то неловко махнув кади­лом, он задел им край гроба. Вылетевший из кадила уголек под­катился под груду венков, но никто этого не заметил.

Только отец Федор начал заупокойную ектенью, как разда­лись страшные вопли:

- Горим, горим!

Он обернулся и увидел, как ярко полыхают бумажные вен­ки. Пламя перекидывалось на другие. Все бросились в узкие двери, в которых сразу же образовалась давка. Отец Федор ски­нул облачение, стал наводить порядок, пропихивая людей в двери. «Вроде все, - мелькнуло у него в голове. - Надо выбе­гать, а то будет поздно». Он бросил последний взгляд на покой­ника, невозмутимо лежащего в гробу, и тут увидел за гробом сгорбившуюся фигуру матери Павла - Евдокии. Он бросился к ней, поднял ее, хотел нести к двери, но было уже поздно, вся дверь была объята пламенем. Отец Федор подбежал к окну и ударом ноги вышиб раму, затем, подтащив уже ничего не сооб­ражавшую от ужаса Евдокию, буквально выпихнул ее из окна.

Потом попробовал сам, но понял, что в такое маленькое окно его грузное тело не пролезет. Стало нестерпимо жарко, голова закружилась; падая на пол, отец Федор бросил взгляд на угол с образами - Спаситель был в огне. Захотелось перекреститься, но рука не слушалась, не поднималась для крестного знамени. Перед тем как окончательно потерять сознание, он прошептал: «В руце Твои, Господи, Иисусе Христе, предаю дух мой, будь милостив мне, грешному».

Икона Спасителя стала коробиться от огня, но сострадательный взгляд Христа по-доброму продол­жал взирать на отца Федора. Отец Федор видел, что Спаситель мучается вместе с ним.

- Господи, - прошептал отец Федор, - как хорошо быть все­гда с Тобой.

Все померкло, и из этой меркнущей темноты стал разгорать­ся свет необыкновенной мягкости, все, что было до этого, как бы отступило в сторону, пропало. Рядом с собой отец Федор       ус­лышал ласковый и очень близкий для него голос:

- Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю.

Через два дня приехал благочинный, отец Леонид Звякин, и, вызвав из соседних приходов двух священников, возглавил чин отпевания над отцом Федором. Во время отпевания церковь была заполнена до отказа народом так, что некоторым прихо­дилось стоять на улице. Обнеся гроб вокруг церкви, понесли на кладбище. За гробом, рядом со звонарем Парамоном, шел его внук Петя. Взгляд его был полон недоумения, ему не верилось, что отца Федора больше нет, что он хоронит его.

В Бузихино на день похорон были приостановлены все сель­хозработы. Немного посторонясь, шли вместе с односельчана-ми председатель и парторг колхоза. Скорбные лица бузихинцев выражали сиротливую растерянность. Хоронили пастыря, став­шего за эти годы всем односельчанам родным и близким чело­веком. Они к нему шли со всеми своими бедами и нуждами, двери дома отца Федора всегда были для них открыты. К кому придут они теперь? Кто их утешит, даст добрый совет?

- Не уберегли мы нашего батюшку-кормильца, - причитали старушки, а молодые парни и девчата в знак согласия кивали головами: не уберегли.

В доме священника для поминок были накрыты столы лишь для духовенства и церковного совета. Для всех остальных сто­лы поставили на улице в церковной ограде, благо погода была хорошая, солнечная.

Прямо возле столов стояли фляги с самогоном, мужики под­ходили и зачерпывали, кто сколько хочет. Около одного стола стоял Василий, брат парторга, уже изрядно захмелевший, он объяснял различие между самогоном и водкой.

- А что ты в деревню не вертаешься? - вопрошали мужики.

- Э-э, братки, а жена-то! Она же у меня городская, едрена вошь! Так и хочется выругаться, но нельзя, покойник особый! Мировой был батюшка, он не велел - и не буду, но обидно, что умер, потому и ругаться хочется.

За другим столом Захар Матвеевич, сварщик с МТС, расска­зывал:

- Приходит как-то ко мне отец Федор, попросил пилку. Ну мне жалко, что ли? Я ему дал. Утром пошел в сад, смотрю: у меня все яблони обработаны, чин-чинарем. Тут я сообразил, для чего он у меня пилку взял: заметил, что я давно сад запустил, он его и обработал. Ну где вы еще такого человека встретите?

- Нигде, - соглашались мужики. - Такого батюшку, как наш покойный отец Федор, во всем свете не сыщешь.

В доме поминальная трапеза шла более благообразно, неже­ли на улице. Все молча кушали, пока, наконец, батюшка, сидев­ший рядом с благочинным, не изрек:

- Да, любил покойничек выпить, Царство ему Небесное, вот это его и сгубило. Был бы трезвый, непременно выбрался бы из дома, ведь никто больше не сгорел...

- Не пил бы отец Федор, так и пожара бы не случилось, - назидательно оборвал благочинный.

На сороковой день мужики снова устроили грандиозную пьянку на кладбище, проливая хмельные слезы на могилу отца Федора.

Прошел ровно год. Холмик над могилой отца Федора не­много просел и зарос пушистой травкой. Рядом стояла береза,  за ней, в сооруженном Петькой скворечнике, жили птицы. Они пели по утрам над могилой. По соседству был захоронен трак­торист Павел. В день годовщины около его могилы сидела, сгорбившись, Евдокия Кривошеина. Она что-то беззвучно шеп­тала, когда            к могиле отца Федора подошел Петя. На плече у него была удочка, в руках пустой мешочек.

- Эх, тетя Дуся, - с сокрушением вздохнул Петя, - хотел отцу Федору принести карасиков на годовщину, чтоб помяну­ли, он ведь очень любил жареных карасей в сметане. Так на прошлой неделе Женька Путяхин напился и с моста трактор свалил в пруд, вместе с тележкой, а она полная удобрений химических. Сам-то он жив остался, а рыба вся погибла.

Петя еще раз тяжело вздохнул, глядя на могилу отца Федора.

На могиле лежали яички, пирожки, конфеты и наполовину налитый граненый стакан, покрытый сверху кусочком хлеба домашней выпечки. Петя молча взял стакан, снял с него хлеб, в нос ударил тошнотворный запах сивухи; широко размахнув­шись рукой, он далеко от могилки выплеснул содержимое ста­кана. Затем достал из-за пазухи фляжку, в которую загодя на­брал чистой воды из родника, что за селом в Большом овраге, наполнил водой стакан, положил снова на него хлеб и осторож­но поставил на могильный холмик.

Затем внимательно взгля­нул на портрет отца Федора, укрепленный на дубовом восьмиконечном кресте. С портрета на него смотрел отец Федор, одобрительно улыбаясь. Петя улыбнулся отцу Федору в ответ, а по щекам его текли чистые детские слезы.

Волгоград, 1990 г.

назад