В СВЕТЕ БОЖЕСТВЕННОЙ ИСТИНЫ ОБХОДИМО РАССМАТРИВАТЬ
ПРОЦЕСС ЛИТЕРАТУРНОГО ТВОРЧЕСТВА И РУССКУЮ КУЛЬТУРУ

В литературно-художественном приложе­нии к изданию «Путь к храму» №3 за 2002 год вышел сборник рассказов протоиерея Николая Агафонова под названием «Не­прикаянное юродство простых историй». Рассказы отца Николая для читателя -необыкновенно ценное обретение. В них нет погони, страстей, расправы, мисти­ческого ужаса и всего того, чем пытается подкупить современная беллетристика. С рассказами не хочется расставаться. Их читает душа и не может насытиться, они обращены не во внешний мир, а в миро-

устройство личности читающего. Член Союза писателей России Александр Громов назвал взгляд писателя-пастыря взглядом "из алтаря". Сам отец Николай говорит: «Если бы меня спросили, почему я пишу художественные рассказы, я бы ответил: «Потому, что не могу не писать. Сколько себя помню - всегда что-нибудь писал и сочинял». Значит, не только авторская воля действует в творчестве. Поэтому и благословил сочинителя архиепископ Самарский и Сызранский Сергий. Главным героем рассказов отца Николая является совесть. В различных эмпиричес­ких проявлениях совесть - феномен чрез­вычайно запуганный. Цицерон и Сенека го­ворили о совести как о внутреннем голо­се, обвиняющем или оправдывающем наши поступки, философ Хрисипп (36 до н.э.) называл ее сознанием внутренней гармонии. В схоластической философии совесть понималась как закон разума, Кант идентифицировал ее с понятием долга, были и такие, которые видели смысл со­вести в самоутверждении, в способности сказать «да» самому себе.

И опять возникает проблема «как чита­ешь?». В словаре архимандрита Иоанна (Маслова) по творениям святителя Тихо­на Задонского совесть определяется как голос Божий, отвращающий от зла. С этим определением и вступим в художествен­ный мир рассказов протоиерея Николая Агафонова. События и состояния, кото­рые он описывает, всегда на грани види­мого и невидимого. Реальность невиди­мого не лишает человека свободного вы­бора. Она может стать явной на мгновенье, но плотское удерживает в сво­ем вязком плену.

«Удивительное дело, но именно эта вы­летевшая у Михаила Романовича фраза «чудом остался жив» вмиг иссушила его раздражение. Негодование куда-то исчезло, и, махнув рукой, уже успокаиваясь, он сказал: "Иди к своим попам..." ("Победа над смертью").

К сожалению, медлительный ум не успе­вает фиксировать эти события, но в неболь­шом фрагменте текста заискрилось множе­ство сигнальных слов: удивительное дело, чудом остался жив; вмиг иссушила раздра­жение: негодование куда-то исчезло.

В рассказе «Оборотень» Федька Черно­книжник пришел, чтобы украсть, «но при­слушиваясь к пению, доносившемуся из трапезной... он подошел ближе и стал слушать, вспоминая, как в детстве ходил колядовать по соседям. Потом припом­нил слова, которые он тогда пел. Взял да и постучался в дверь трапезной, сначала робко, а потом громче. Дверь распахну­лась. Федька оскалил свой щербатый, беззубый рот в улыбке, хрипло прокри­чал: «Я пришел Христа прославлять, а вас с праздником поздравить!» И тут же, бо­ясь, что его прогонят, торопливо запел: Рождество Христово. Ангел прилетел. Он летел по небу, людям песни пел: «Вы, люди, ликуйте, все ныне

торжествуйте, Днесь Христово Рождество!» Был вором, стал сотрапезником и дру­гом. Такое чудо только Господу и под силу. В эпизоде «дверь» как художествен­ная деталь обретает онтологическое зна­чение. «Аз семь дверь». Через дверь вхо­дит в клеть сознания любовь Божия, свет истины прогоняет воровское, волчье, спа­сает овец своих.

 «И, сконфузившись, хотел сразу убежать, но... его усадили за стол». В эпизоде сло­ва «сконфузившись» (стало совестно) и «дверь» по значению своему встает ря­дом, вносит динамизм, человек преобра­жается как бы неожиданно для себя, как по мановению невидимой силы. На первый взгляд, в рассказе отца Ни­колая «Друзья» все просто, по закону жан­ра внимание читателя привлекается бы­товой сценой: архиепископ Палладий чи­тает, как можно догадаться, появившийся в журнале «Новый мир» роман Ч. Айтма­това «Плаха». Но именно эта сцена вводит в хронотоп рассказа. Начало эпохи пере­мен, впереди обвал экономики, распад СССР, и вместе с тем изумленному взору атеистического общества киргизский пи­сатель представляет героя-семинариста, хоть и исключенного из семинарии. Не случайно у архипастыря и возникают ас­социации с булгаковским романом. Из этих не совсем чистых источников массовый со­ветский читатель получает сведения об ином мире, о бесплотных силах. Начало оттепели по отношению к Церкви, пробуждение интереса к вопросам религии. И будто бы все пространство событий на­полняется покоем и безмятежностью. Но это не покой святости, а скорее покой пошлости: «любимое кресло», «приятного аппетита», «кушаю», «смех», «не тяни ре­зину». Всуе обронена фраза «О преславное чудесе! Мелитоша дорогой, наконец-то ты вспомнил своего друга». А сретение и действительно состоялось. Друзей было трое, но по ходу развития действия чита­тельское сердце начинает трепетать от осознания присутствия Начальника всего, Промыслителя всех благ. В рассказе все знаково! И как только приближение Его ус­лышали друзья духовным слухом - ничего не сказано, кроме подряд встречающихся «вдруг», «вдруг» - как правило, этими сло­вами в тексте отмечается судьбоносный поворот в жизни героев. Вдруг прерыва­ется почти кокетливый светский разговор двух успешных, благополучных людей. Они как оы мгновенно обнажаются: слетает важность самолюбования, даже мудреные имена Палладий и Мелитон растаяли, словно облака, остались перед Господом слабые люди. Есть в рассказе пейзажная зарисовка, которая восхищает и героев, и читателя в состоянии покаяния, плача, омывающего душу. Труженица-совесть сфокусировала время всей жизни: от дет­ства чуть-чуть не до последнего часа. «Вот, Миша, валидол, я его всегда с собой ношу, на, положи под язык». Митрополит молча лежал на сене, устремив взгляд, затума­ненный слезой, в бездонное небо, по ко­торому бежали редкие пушистые облач­ка. Он вдруг вспомнил, как в далеком дет­стве любил лежать на траве и наблюдать движение облаков, представляя, что на этих облаках живут ангелы и святые...»

Эпизод исповеди двух сановных священ­ников невозможно читать без слез. И чудо состоит в том, что это слезы не столько от сочувствия героям рассказа, сколько от чувства своего собственного недосто­инства. Настоящее искусство - это же­лание встречи, это тоска твари о Творце.

Рассказы протоиерея Николая Агафоно­ва учат читать при свете Божественной Истины, напоминают о высоком назначе­нии литературы. Образ Неба - художе­ственная доминанта классического искус­ства. И сегодняшнему читателю в атмос­фере тотальной роботизации рассказы нашего самарского писателя и батюшки как глоток родниковой воды, чистого воздуха, способного вернуть к жизни человека, на­ходящегося в глубоком обмороке. Мы бла­годарим Вас и ждем новых рассказов, отец Николай, помогай Вам, Господи!

Тамара Сливкина,
старший преподаватель
русского языка СИПКРО

Народная газета №3 февраль 2003г.

назад