Ответ: Дорогая Юлия !
Уточните когда Вы планируете проводить выставку.
прот. Н.Агафонов

Ответ: пришлите текст ваших стихов, тогда можно об этом судить. Эл. адрес: kirsat@ya.ru
С уважением прот.Н.Агафонов

Ответ: Милая Яна!
Спасибо за Ваше теплое письмо. Когда получаешь такие отзывы, то становится стыдно за свою лень. Ведь мог бы писать больше для своих читателей. Помолитесь обо мне, что бы работа над историческим романом о священномученике патриархе Гермогене была закончена до осени 2011 года, ведь в 20012 году будет 400-летие его блаженной мученической кончины.
ваш прот.Н.Агафонов

Ответ: Мои сказки и рассказы Вы можете заказывать через интернет набрав поисковике название книги и имя автора.
ваш прот.Н.Агафонов

Ответ: Записал телефон. Позвоню в понедельник.
прот.Н.Агафонов

Ответ: Уважаемая Елена Валерьевна!
Открыл Ваше письмо только сегодня, так как был в пути. К сожалению к 1 декабря приехать не смогу, но как только буду в Волгограде, обязательно приду к Вам в школу.
С уважением прот.Н.Агафонов

Ответ: Здравствуйте Иоанна!
Спасибо Вам за Ваш теплый отзыв на мою новую книгу. Мою супругу тоже зовут Иоанна. В прошлом году вышел мой исторический роман "Жены Мироносицы" и поскольку одна из жен Иоанна жена Хузы, я этот роман посвятил своей жене. Буду рад, если Вы для своего сына приобрете мою книгу сказок "Доброта духовная". В Москве ее не трудно купить, но если Вы в другом городе, то закажите книгой-почтой через интернет. Еще по моему сценарию вышел детский фильм "Щенок", его так же можно заказать по и нтернету. Передавайте мое благословение Вашему сынишке и пожелание, чтобы он любил книги.
С уважением Ваш прот. Н.Агафонов

Ответ: Дорогие мои друзья, читатели!
Вот и дождался первых отзывов на свою книгу "СВет золотой луны". Выход новой книги этой большое событие для автора. Конечно я волнуюсь и думаю о том, как читатели воспринимают написанное мною. При том, для меня ценен любой отзыв в котором есть не только похвала, но и замечание о недостатках.
Спасибо всем кто уже написал отзыв на новую книгу.
Сейчас тружусь над новым историческим романом о священномученике патрирхе Ермогене. Для этого отложил написание других книг работа над котороми уже начата. Выкладываю здесь предисловие к новому роману и первую главу.

От автора

Смутное время начало XVII века в России это не только кровавые раздоры гражданской войны и нравственное развращение нации, но и небывалый подъем религиозного и национально-патриотического духа русского народа. Этот период истории явился благодатной темой для писателей исторических романов и повестей. Сколько колоритных личностей, сколько страстей. Все тут найдешь в изобилии - самоотверженную любовь и ненависть, верность и предательство, милосердие и жестокость, святость и грязные интриги, геройство и трусость. Пиши только, не ленись. Да и написано уже много и герои достойные: цари и самозванцы, князья и полководцы, казаки и разбойники. О деятелях Русской Церкви тоже упоминается, но как бы попутно, вскользь. Высота духовного подвига, небывалая стойкость веры и святость наших пастырей почти не отражена в книгах. Они описаны больше как политические деятели, а молитва их вроде бы дело частное и несущественное для исторического бытия нашей Родины. Попробуй, докажи что это не так. Память гражданина Минина и князя Пожарского благодарная Россия увековечила на главной площади страны. Теперь имена этих народных героев, вполне заслужено, знают все - от мала до велика. И лишь немногие современники вспоминают истинного вдохновителя народного освободительного движения России, ее духовного вождя – священномученика патриарха Ермогена . После причисления патриарха к лику святых в 1913 году, начались всенародные сборы на его памятник, но война и революция похоронили под собою благие намерения наших граждан. Может быть, в связи с грядущим юбилеем блаженной кончины Ермогена, эта идея возродится в нашем обществе. Хочется надеяться. Ведь бескомпромиссная борьба патриарха за политическую и религиозную независимость страны ставит его в ряду самых выдающихся исторических деятелей России. Разве не достойна восхищения необыкновенная стойкость духа почти восьмидесятилетнего старца? Подстрекаемая врагами толпа волочит его на лобное место, осыпает руганью и угрозами, бросает ему в глаза песок. Но святитель-патриот страшится только одного - гибели Отечества, а потому не может его устрашить безликая ярость людская. Промыслительно, что именно в это критическое для России время проявляется необыкновенное величие духа священномученика, которому не могут противостоять его многочисленные враги. Ермоген укрощает митинговую страсть озлобленной толпы одним своим архипастырским словом. На него кидаются с ножом, но железному клинку святитель противопоставляет Крестное знамение и непоколебимость веры в свою правоту. Как никто другой, патриарх понимал, что компромиссы в вопросах веры ведут Россию к неминуемой гибели и потому до конца остался верен своим идеалам. Его не сломили, ни темница, ни голод, ни жажда. Уже из заточения он поднимает Россию на борьбу с интервентами и смутьянами-предателями. Для русского человека того времени патриотизм и православие были понятиями неразделимыми. Потому призывы патриарха защитить православную веру нашли горячий отклик в сердцах людей. "Ермоген стал за веру и православие и нам всем велел до конца стоять, – писали Ярославцы к жителям Казани, - ежели бы он не сделал сего досточудного дела - погибли бы все". Надо ли мне напоминать читателю, что под словом ВСЕ, мы должны видеть не только наших предков живущих четыре столетия назад, но и себя. Современники, по достоинству оценив подвиг священномученика Ермогена, назвали его «адамантом несокрушимым» .
Достоин сожаления тот факт, что о жизни этого великого человека, каким являлся патриарх Ермоген, нам почти ничего не известно до его пятидесятилетнего возраста, когда он уже служит священником Гостинодворской церкви города Казани. Потому, естественно, первая половина моей книги лишь плод писательского воображения в контексте подлинной истории нашего Отечества. Облекать в плоть художественного повествования, то о чем ученые-историки делают лишь предположения и догадки, не в этом ли главная задача писателя исторических романов. Впрочем, вполне основательных догадок и предположений о жизни Ермогена у историков предостаточно. Упоминание поляков, что патриарху незадолго до его блаженной кончины было восемьдесят лет, позволяют определить время рождения будущего светильника земли русской около 1530 года. При этом о месте рождения Ермогена можно лишь строить предположения, а социальное происхождение патриарха не находит среди историков согласия. Одни считают, что святитель из посадского сословия, другие уверенны, что он из донских казаков. По мнению же историка С.М. Соловьева патриарх происходил из рода князей Голицыных и до пострижения носил имя Ермолай. Однако, кем бы не был будущий патриарх, простым ли казаком или потомком знатного боярского рода, мы можем с уверенностью сказать одно - он был воспитан как истинный патриот в любви к своей Родине и преданности Православной вере. Святитель получил неплохое образование, на это указывают его блестящие литературные труды. Именно благодаря этим трудам мы узнаем, что в 1579 году, когда будущий патриарх еще носил мирское имя Ермолая, он служит священником в Казани. В своем агиографическом творении «Жития святых Гурия и Варсонофия», Ермоген выступает более как очевидец событий, чем собиратель посторонних свидетельств о жизни Казанских чудотворцев. Можно вполне довериться мнению русского историка и богослова Карташева А.В., который считает, что «уже в юности Ермолай живет в казанском Спасо-Преображенском монастыре под началом св. Варсанофия» . Преображенский монастырь был основан Варсанофием в 1556 году, а четырьмя годами ранее мы застаем нашего героя у стен осажденной Казани. На этот факт он сам указывает в своих творениях, написав, что был «достовернейшим свидетелем» этого события. Тогда Ермолаю было не более двадцати двух лет. Мог ли он, взирая на стены столицы Казанского царства, предположить, что большая часть его сознательной жизни будет посвящена этому краю. Мы тоже начинаем наше повествование с этого периода жизни АДАМАНТА земли русской.

Протоиерей Николай Агафонов



"НЕСОКРУШИМЫЙ АДАМАНТ"

Исторический роман

400-летию блаженной кончины
Священномученика Ермогена,
Патриарха Московского и всея Руси,
посвящается

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВЫБОР ПУТИ

Глава первая
ЖЕЛЕЗНЫЕ ЧЕРНИЛА

Мартовская оттепель 1552 года, в ночь с 25 на 26 неожиданно сменилась морозом, да таким, что ремесленные слободы Москвы еще до рассвета окутались печным дымом. В этот ранний, предрассветный час, из дома, что стоял через улицу напротив церкви Кузьмы и Демьяна, вышел высокий молодой человек, лет девятнадцати-двадцати и скорым шагом направился к речной переправе Яузы. Одет он был в епанчу из грубого, но добротного сукна, а когда ее полы распахивались, то открывался темно-синий зипун из крашенины . Голову украшал войлочный колпак, по-монашески глубоко надвинутый на лоб чуть ли не до бровей. Словом, своим нарядом он ничем не отличался от обычного жителя Московской ремесленной слободы. Чоботы путника скользили по оледенелой уличной грязи, так что несколько раз он чуть было не упал, но взмахами рук удерживал равновесие и шел дальше, не умеряя шага. Солнце, словно разбуженное печальным великопостным звоном, лениво поднималось из-за Яузы. Его лучи, тускло пробивались сквозь дымку Горшечной и Кузнецкой слободы. Когда же наш герой шагал по Варварке , солнце уже по-весеннему ласкало обледенелые маковки храмов и островерхие крыши теремов Китай-города. Пройдя через Фроловские ворота Кремля, наш путник зашагал по мощенной деревом улице между невысокими оградами Афанасьева и Вознесенского монастырей. Небесное светило, на этот раз обогнало молодого человека и весело играло на купольном золоте Архангельского собора, когда тот еще к нему только направлялся мимо каменных палат Посольского приказа . Путник остановился возле паперти храма, служившего усыпальницей для московских государей и великих князей, и снял с головы колпак. Под ним обнаружились густые, слегка вьющиеся, темно-русые волосы, стриженные под горшок. Юноша неспешно перекрестился и вошел в храм. В соборе он встал с правой стороны за колонной возле княжеских гробниц. Утреннее богослужение к этому времени закончилось и духовенство выходило из алтаря на середину храма для поклонения Кресту. Возглавлял службу духовник царя протопоп Благовещенского собора отец Андрей. Он был аскетично худ, но костист и крепок, потому для своих сорока лет выглядел довольно-таки молодо. Выйдя на середину храма, клирики перекрестились в сторону алтаря и поклонились отцу Андрею, а затем замерли на своих местах, искоса поглядывая на протопопа. Тот, опустив взгляд в каменный пол храма, с минуту стоял в молчаливой сосредоточенности, словно ожидая чего-то, а за тем повернув голову в сторону диакона коротко кивнул. Диакон сразу затянул тропарь и все духовенство подхватило: «Кресту Твоему поклоняемся Владыко и святое воскресение Твое славим». После троекратно поклонения Кресту протопоп направился к выходу. Молодой человек, встав с колен, поспешил за ним. На паперти отец Андрей обернулся к дверям храма, чтобы осенить себя крестным знаменем и суровое лицо священника на мгновение просветлело, когда он заметил юношу. Тот подошел к нему, сложив руки и приклонив голову.
Отец Андрей осенил молодого человека крестным знаменем и дал поцеловать руку. Затем по-свойски потрепал его вихры.
- Ну, Ермолай, быть добру. Только о тебе подумал, а ты уже здесь. Надевай картуз и следуй за мной.
При этих словах он повернулся и, постукивая посохом по деревянному уличному настилу, неторопливо направился в сторону палат Посольского приказа. Ермолай поспешил вслед за ним с несколько озадаченным выражением лица.
- Отец Андрей, прости меня, я ведь шел к тебе просить о великой милости, - все это Ермолай проговорил на ходу, идя сбоку от протопопа.
Тот остановился и повернулся к нему:
- Ну, раз о великой, говори.
- Слыхал я, что государь наш, Иван Васильевич, поход на Казань собирает. Вот и пришел просить тебя, замолвить слово в стрелецкой избе , чтобы меня в ополчение зачислили. Хочу за веру христианскую порадеть на поле бранном.
- Вот оно что, - усмехнулся протопоп, - два дня как о походе дума боярская приговорила, а уж он слыхал.
- Так ведь о том по всем слободам и сотням бают, - не обращая внимания на иронию отца Андрея, поспешил вставить Ермолай, - простому люду по сердцу, что Государь решил избавить землю русскую от разорения басурманского. Тепереча все, и смерды, и дети боярские в ополчения идут, а я что же, хуже других.
- Что верно, то верно. Казанцам верить больше нельзя, одна кривда у них на уме, - сказал протопоп, испытующе поглядывая на Ермолая, - а с чего это ты решил, будто государю надобен твой ратный труд. Ратных людей и без тебя хватает, а вот грамотные люди наперечет. Я твоему покойному отцу обещал за тобой пригляд иметь, так что смири свою гордыню и меня послушай. Есть место для тебя в Посольской избе, тем и будь доволен. А иного служения нет нужды искать.
Ермолай нахмурился.
- Не прогневайся, отче, а я все же буду просить определить меня в ополчение.
- Эко, как упрям, - усмехнулся протопоп, - в стрелецком приказе ты ведь не числишься, так что тебя все равно в ратные не возьмут, тем более ты к церковному притчу приписан.
Ермолай понурил голову и тяжко вздохнул. Это неожиданно развеселила протопопа:
- Ладно, не вздыхай глубоко, не отдадим далеко, хоть за курицу, да на свою улицу. Поход еще не скоро. Пока потрудись в Посольской избе, а там видно будет. Может чем и подсоблю, - и он уже строго посмотрел на Ермолая.
Тот вздохнул еще раз, но уже не так тяжко и они вновь зашагали по мощенное дороге.
Каменные палаты Посольского приказа в два этажа располагались рядом с колокольней церкви Иоанна Лествичника . На первом этаже здания находились три палаты, или как их именовали в то время клети: передняя "подписная", в ней подписывались договора с иноземными послами, средняя "посольская" - самая большая, тут сидели подьячие , они писали и переписывали многочисленные бумаги: наказы послам, письма царские к иноземным государям, охранные грамоты для послов и гонцов. А еще разных бумаг касательно всех хозяйственных дел посольского приказа, тех и не перечесть. И прокорм послам иноземным, и прогонные, и списки даров для послов, и прочие, прочие бумаги без которых бы дела посольские не могли вершиться. Словом подьячим работы хватало. Сиди весь день, не разгибаясь, и пиши. А была еще клеть тайных дел, там дьяки с иноземцами вели беседы не для посторонних ушей. И клеть та, была за двумя дверями, чтобы никто не подслушивал. Здесь же были "казенки" или "сторонние палатки" для хранения всех документов.
Протопоп с Ермолаем прошли в посольскую палату, где по лавкам сидело десятка два человек. Некоторые писали, кто-то склонился над чтением свитка. Несколько человек разговаривали. При появлении отца Андрея и Ермолая все тут же встали и поклонились царскому духовнику. Подьячий, сидевший отдельно от всех за столом в углу палаты под иконами, вышел из-за стола и подошел к протопопу под благословение. Его внешность была несколько отталкивающей. Во всяком случае при первом знакомстве он у Ермолая не вызвал к себе расположения. Этот человек был косой на один глаз. На вид ему можно было дать не менее сорок пять – пятьдесят лет. Глубокий шрам от пустой глазницы через всю щеку, почти лысая голова и жидкая бороденка клинышком, придавали облику этого человека жалкий вид бездомного бродяжки, если бы не его богато расшитый кафтан из темно-вишневого мухояра и красные сафьяновые сапоги.
- Пойдем, Федор, поговорим, - сказал, благословляя его, протопоп.
Они втроем вышли из посольской палаты и названный Федором провел их по лестнице на второй этаж в небольшую горницу. Здесь они присели на лавку за стол и Федор взяв кувшин налил гостям квасу в деревянные расписные ковшики. Протопоп, перекрестившись, отхлебнул из ковша и крякнул от удовольствия.
– Квасок-то, что моя брага на меду. Ну да поговорим о деле. Мы уже с тобою толковали о том. Ты просил подыскать грамотного человека. Вот, прошу любить и жаловать, Ермолай сын покойного протопопа церкви Кузьмы и Домиана, что на Кузнецкой слободе за Яузой. Когда-то я у его отца в пономарях ходил. Тепереча же, хочу долг покойнику отдать, сына его пристроить при хорошем деле. Читать и писать обучен. За него я поручаюсь, он юноша серьезный, основательный.
Пока протопоп говорил, Федор не сводил взгляда своего единственного глаза с Ермолая и в задумчивости накручивал вокруг пальца свою бороденку. Как только отец Андрей умолк, Федор тут же сказал.
- Благодарствую отче. Дел сейчас особливо много и грамотных работников нам не хватает. Что же, возьму твоего Ермолая с радостью. Пока походит неверстано , а как Иван Михайлович утвердит, будет младшим подьячим при моем Казанском повытье. Жить может у меня, места много, для всех хватит. А дальше видно будет.
- Вот и ладно, - сказал довольный протопоп и, попрощавшись, ушел.

продолжение главы ниже.

Ответ: продолжение первой главы романа.

Федор проводил отца Андрея и вернулся в горницу, довольно потирая руки.
- Дело мы вершим государево, - без всяких обиняков начал подьячий, - а на него не только бумаги много уходит, но и чернила. Бумагу, больше у иноземцев покупаем, а уж чернила сами варим. Да не простые чернила, а железные. Вот ты, Ермолай, на первый случай и займешься этим делом.
- Я не умею варить чернил, да еще и железных, - растерялся Ермолай.
- Ничего, - успокоил его Федор, - большой науки тут не надо. Для того, чтобы приготовить железные чернила, надо взять ольховые корни, кору, можно ореховую или лучше дубовую. Чернильные орешки. Это такие наросты на листьях, мы их в основном закупаем у заморских купцов. Из всего этого варим чернильное сусло . Затем опускаем в сваренное сусло куски железа, тут подойдут любые. Можно кольца от старой кольчуги, обломки ножей, словом всякий ненужный железный лом. А чтобы чернила не брели сквозь бумагу, то есть были бы не слишком жидкие, мы добавляем камедь . Еще надо озаботиться, чтобы чернила не были слишком вязкими. Для сего мы добавляем квасцы, имбирь, гвоздику. Видишь сам как это просто, - при этих словах Федор не удержался и улыбнулся, - Четырнадцать-пятнадцать дней и железные чернила готовы.
Ермолай слушал подьячего нахмурив брови и на улыбку не ответил, а серьезно проговорил:
- То, что ты сказал запомнить не нетрудно, но надо еще знать меру всего перечисленного тобой, а лучше посмотреть самому, как все это готовится.
- А ты умен, Ермолай, это хорошо. Дам тебе опытного помощника. А теперь пойдем со мной на Пожар и купим все необходимое для приготовления чернил.
Федор с Ермолаем вышли из посольских палат и направились к торговой площади. Как только они перешли по Фроловскому мосту через ров, их сразу же окружила шумная и суетливая жизнь большого торга. Гремели цепи приведенных для сбора подаяния колодников. Истошно кричал какой-то полунагой юродивый. Жалостливо и нудно пели калики перехожие. Повсюду шныряли квасники и пирожники, яблочники и огуречники, оглашая площадь шутками, да прибаутками. Пирогов они не предлагали, так как неделя крестопоклонная строгостью в посте мало уступала Страстной седмице. Но зато были в большом выборе выпеченные из теста кресты и лесенки, так как следующая после Крестопоклонной недели, была неделя Иоанна Лествичника. Подьячий остановился около одного из пирожников и тот скороговоркой запел:
- С пылу-жара из печи, не бублики да калачи, а кресты для христиан, хоть за даром все отдам, а эти лесенки - чудесенки приводят прямо к небесам. На полушку возьмешь в Царство Божье попадешь, а возьмешь на алтын в Раю будешь господин.
- Мели Емеля не твоя неделя, - сказал ему сердито подьячий, - пост идет, а вам все скоморошничать, да кривляться бесам на потеху.
Но все же протянул пирожнику серебряную монету и тот насыпал целую берестяную корзину крестов и лесенок. Федор сунул корзину в руки Ермолая и молча пошел дальше. К нему было подскочил квасник:
- Квас ядрен, всякий пьет кто крещен, он и в нос ударяет и мозги прочищает.
Куронос не обращая на квасника никакого внимания, неспешно шагал между торговыми рядами. И тот, сообразив, что в его товаре не нуждаются, тут же развернулся и с прибаутками, да шутками пошел навстречу другому покупателю.
Так и стал Ермолай неверстано служить в Посольском приказе, но своей мечты попасть в ополчение, идущее на брань с Казанским ханством, он не оставлял. Жил вместе со старшим подьячим Посольской избы Федором по прозвищу Куронос. Почему так его называли, и сам Федор не знал. Прозвище было родовое еще от отца и деда. Отец его, Кирилл Куронос служил дворцовым дьяком при великом князе Василии Ивановиче. Федор еще в юности был захвачен казанскими татарами и пробыл у них в плену двадцать лет. Год назад его из плена выкупил дьяк Висковатов Иван Михайлович и взял к себе Посольскую службу. Как человека, хорошо знающего татарский язык и бесерменские обычаи, поставил начальствовать над Казанским повытьем. Но Ермолай еще слышал от подьячих, что Куроноса, якобы давно могли выкупить из плена, однако не делали этого, потому что пленник передавал тайно в Москву о творимых в Казани делах и злокозненных планах против Русского государства. Вскоре Ермолай проникся уважением к Куроносу, когда узнал, что тот пишет историю Казанского царства. Куронос, в свою очередь, отметив, что почерк у Ермолая разборчивый и аккуратный, дал ему переписывать свои рукописи.
«Как я могу рассказать или описать те грозные напасти и тучи страшные, обрушившиеся в те времена на русских людей! Ибо страх меня побеждает, и сердце мое горит, и плач смущает, и сами слезы текут из очей моих! Да и кто может рассказать, о правоверные, о бывших тогда великих бедах страшнее Батыевых, в течении многих лет причиняемых казанцами и поганой их черемисой православным христианам… - читал Ермолай историю Казанского царства, которую ему оставил Куронос для переписывания. - И жгли они великие честные монастыри, святые же церкви оскверняли присутствием своим, ложась в них спать; и чинили они насилие над пленными женщинами и девицами; и, раскалывая секирами честные святые образы, предавали их огню-всеядцу;… И над монахами чинили надругательство, бесчестя образ ангельский: засыпали им в сандалии горячие угли и, обвязав вокруг шеи веревку, заставляли их скакать и плясать, словно прирученных зверей; … И расстригали молодых инокинь, и насиловали их, как простых девушек, и брали их себе в жены; над мирскими же девицами на глазах у отцов их и матерей, не стыдясь, преступное блудное дело творили, также и над женами на глазах у их мужей, еще же и над старыми женщинами, которые до сорока и до пятидесяти лет во вдовстве пребывали, оставшись без мужей своих. И невозможно подробно перечислить все преступления их, ибо все это я видел своими глазами и знаю то, о чем пишу в горьком этом повествовании». – Дальше Ермолай читать не мог. Он прикрыл глаза и молча сидел потрясенный всей этой картиной бесчеловечной жестокости. Таким его и застал Куронос, придя вечером в свою горницу.
- Что, тяжело читать? - спросил он, - а мне все это пришлось видеть и много испытать самому. Хоть татары и утверждают, что вернули всех пленных, да врут как всегда. В Казани еще тысяч шестьдесят христиан томится в оковах и ждут своей участи. Наш Государь о том ведает. Сейчас татары не могут вывезти их на продажу в Астрахань, так как все пути Государь приказал перекрыть. Ну, ничего будет суд Божий и над неверными, - из единственного глаза Куроноса выкатилась слезинка, он ее не заметил. – Жили бы Казанцы трудом своим, а не грабежом и полоном, кто бы их трогал. Земли вон сколько, рук не хватит обработать. А ведь они привыкли с батыевых времен жить кровью и горем христиан.
- Федор Кириллович, - с мольбой в голосе обратился к нему Ермолай, - я уже сварил железные чернила, а теперь мне надобно другое железо. Душа моя болезнует. Прошу тебя, ради Христа, убеди отца Андрея отпустить меня в поход на Казань.
Куронос долго смотрел на Ермолая и молчал. А затем промолвил:
- Я тебя понимаю Ермолай. Сам был такой же в твои годы. Чернила у тебя добрые получились. Погоди еще малое время, что ни будь придумаем.